Случайный попутчик - Страница 15

Здешний год соответствовал примерно двум с половиной стандартным годам. По здешнему Кадету было всего двенадцать биологических лет, иногда это его смешило. Шесть месяцев весны позволяли траве, кустам и быстро растущим деревьям украсить всевозможными оттенками зеленого любые почвы на Гиккее. Десять месяцев лета на плодородных Зеленых Землях позволяли собирать два, а то и три урожая. Шесть месяцев теплой дождливой осени добавляли природе и людям Гиккеи время для подготовки к мягкой длинной зиме.

Здесь воздух и вода будут прохладней, лучи Светила – мягче, он будет меньше сил тратить на терморегуляцию… Он вспомнил какое счастье и облегчение он испытал почти гиккейский длинный год назад, когда на поисковом радаре его, теряющего кислород и воду, «Робинзона» Гиккея появилась как микроскопическое пятнышко кислородной жизни. В планетарном атласе бортового компьютера эта планета и даже эта звездная система не значились. Тогда он тоже строил планы спасения, и шансов уцелеть было куда меньше, чем сейчас, и все-таки он спасся, хотя последний час, экономя кислород, дышал, как говорится, через раз. Из последнего баллона в скафандре высокой защиты в шлюзовом отсеке. Полуослепнув и оглохнув от кислородной недостаточности. Не видя навигационных приборов и не имея представления, на каком этапе спуска на неизвестную планету он находится.

Кадет несколько раз глубоко вдохнул прохладный воздух предгорья и улыбнулся. А ведь он мог тогда умереть от удушья, и очень ослаб от обезвоживания и перегрева в скафандре. И уже умирал, как позже выяснилось, в одном часе от спасения – в одном часе от посадки «Робинзона» на эту планету. И тогда он в отчаянии, не желая умереть без боя, без попытки выжить, сделал то, что сделал: еще в разреженных верхних слоях толстой атмосферы Гиккеи, уже теряя помутненное сознание, прямо в тяжелом скафандре аварийно катапультировался из шлюзового отсека, в полную неизвестность.

О, как он дышал тогда, придя в сознание на туго натянутых стропах парашюта!… Умница-скафандр изо всех сил качал, и Кадет глотал разреженный и влажный воздух сырых облаков, языком, словно это было драгоценное вино, ловил капельки конденсирующийся внутри скафандра влаги, не задумываясь о чужеродной, возможно смертельно опасной инфекции чужой неизученной планеты, и, конечно еще не задумываясь об опасностях, которые обязательно поджидали его там внизу, под облаками. Его тело тогда, иссушенное двумя месяцами вынужденной водной диеты, теперь просило воды так же сильно, как до этого требовало кислорода. И как же прекрасно было приводниться в чистое горное озеро, и пить, пить, пить, прося скафандр – еще воды, еще воды!… Скафандр послушно держал его на поверхности, откачивал заливающуюся в его внутрь воду, а когда сил пить уже не стало и, как ночь сменяет день, наступило расслабление и пришел охранительный сон, скафандр, как люлька младенца, качал его на волнах, поднявшихся в озере с грозой.

А когда он проснулся – с ясной головой и посвежевший, и мокрый! – вот тогда он сообразил, что не знает, где теперь его израненный «Робинзон». Это было потрясение основ. Это был конец прежней жизни и начало новой, с нуля.

Наверное, он разулыбался, потому что Монах тихо спросил на лингве:

– Что? Расскажи!

Больше всего на свете Монах любит рассказы людей о приключениях, он их накопил великое множество, а лучшие их них заносит в специальный раздел своей Книги. А когда он обнаружил, что Кадет неплохо рисует, он уговорил его сделать несколько зарисовок в Книгу. Кадет нарисовал ему себя – такого, каким он, наверное, был, выбравшись из воды на каменистый берег высокогорного озера: мокрого, ошарашенного полуголого громилу. Тогда все его надежды возлагались на содержимое ранца скафандра – на оружие, медикаменты и средство связи. Оружие он извел на охотах, пробираясь по горам к очажку местной цивилизации, медикаменты потратил, вылечиваясь от местных хворей, а средство связи – вот оно, диск-амулет, у него на груди, его надежда.

– Да я вспомнил себя в первое утро на Гиккее, на Срединных Землях,- ответил Кадет. – Ну, я тебе рассказывал… Как же я тогда разочаровался в жизни… – Они тихонько посмеялись – им обоим одинаково сильно и не раз уже приходилось разочаровываться в этой прекрасной и яростной жизни.

– Почему надежда рождается все-таки не действием, а размышлением? – начал свою любимую тему Монах, поглаживая рукой свою Книгу.

Кадет не успел ответить, потому что к ним стремительно направлялся Бык, разгоняя со своего пути рабов взмахами бича. А вслед за Быком неторопливо шел богато одетый немолодой купец, старательно не смотря в сторону рабов, и прижимая к носу белый, высшей купеческой гильдии, платок. У него на груди кафтана был вышит герб – три переплетенных узких листа какого-то растения.

Бык смотрел на разлегшегося Кадета, изо всех сил комкая в ладонях ремень своего бича. Он был чем-то взбешен, и ему требовалась разрядка. На всякий случай рабы поднялись на ноги и отбежали.

– Вот этот хромой старикашка, я о нем говорил, – Бык указал купцу на Монаха, а затем подошел к нему и вырвал у него из рук Книгу.

– Что написано на этих листах? – спросил он Монаха, рукояткой бича поддев его голову под подбородок, заставляя подняться на ноги, а потом и встать на цыпочки. Монах зажмурился. Бык еще сильней вздернул рукоятку бича, и на глазах у Монаха выступили слезы, может быть от прямых лучей Светила, может быть, а может быть – просто от боли в покалеченном позвоночнике. – Отвечай, собачье мясо!

– Прости меня, друг, за то, что я был так глуп, – сказал Кадет Монаху на лингве и подобрался для прыжка. Если сейчас…